Повернутись на сторiнку http://www.philsci.univ.kiev.ua/

Повернутись на сторiнку http://www.synergetics.org.ua/

сический дискурс — это, на наш взгляд, дискурс целостности, интегративности, то мы посмотрим на новую парадигму с точки зрения ее потенциала в плане построения интегративной социальной теории, в частности — объединения микро- и макрополюсов социологического теоретизирования.

Такой анализ произведен в основном на массиве работ, выполненных доминантно в российской социогуманитарной науке. Этот выбор был не случайным и диктовался той убежденностью, что наблюдающийся синергетический бум в российском социальном познании имеет глубокие социокультурные корни, связанные как с особенностями российской православной ментальности, так и с тем следом, который оставила в сознании россиян наша недавняя история и прививавшиеся диалектической философией мировоззренческие установки. Это делает российскую (равно как и украинскую) науку благоприятной, с нашей точки зрения, почвой для адаптации синергетических идей. Анализ этих социокультурных моментов, а также проблема особенностей нелинейного дискурса, их связи с постмодернистской культур-ной ситуацией стали темой последнего параграфа данного раздела. Вопросам, обсуждаемым в этом разделе, был посвящен
ряд предыдущих работ автора [1].

Журнал “Вопросы философии”, подводя итоги этой конференции, писал: “Синергетика, т.е. теория самоорганизующихся систем, становится одной из важнейших парадигм постнеклассической науки, если не самой важной из них. Она формулирует основы нового миропонимания, ориентируясь на поиск достаточно общих закономерностей эволюции и самоорганизации природных, социальных и когнитивных систем (в том числе и человекомерных), анализируя сценарии их развития, механизмы возникновения структур разных типов, коэволюцию человека и природы, а также сложных социальных и социоэкологических систем. Благодаря синергетике открываются новые перспекти-вы для футурологических исследований” [3].

К этим вопросам обращаются многие теоретики и филосо-фы науки, интересующиеся проблемами синергетики. Мы же в данном разделе попробуем кратко рассмотреть те диспозиции, которые выстраивает прежде всего социологическая классика
и неклассика по отношению к предложениям и перспективам теории самоорганизации, а также перспективность этой ме-

78

К крупнейшим представителям социологической классики принято относить О.Конта, Г.Спенсера, Э.Дюркгейма. Основу методологических установок классического разума составляла убежденность в том, что мир социальный подчиняется тем же законам, что и мир природы, и в нем нет никакой специфики, легитимизирующей обособление социальных наук. Образцы ме-

тодов социального исследования черпались из сферы естественных наук, и предполагалось, что они отвечают тем же требованиям точности, строгости, непротиворечивости. Знания должны быть объективными и подвергаться строгой эмпирической верификации. Социологические исследования и их результаты предполагали устранение всякой субъективности, отделение ценностных установок и идеологических ориентаций исследователя от его научной деятельности [4].

Классический, “позитивный” стиль в социологии до настоящего времени представляет собой достаточно сильное методологическое течение, базирующееся на уверенности его сторонников в возможности объективного взгляда на социальный мир и объяснения его законов на основе обнаружения скрытых каузальных связей (в основе своей линейных). Как пишет один из известных теоретиков этого направления Дж.Тернер: “Изначальная мечта Конта о “социальной физике” до сих пор жива и здорова, однако я сомневаюсь в том, сможет ли большинство социологов, считающих себя теоретиками, проявить к ней должный интерес и воплотить ее в жизнь. Это по плечу лишь небольшой группе, посвятившей себя реализации этой мечты” [6].

Появление неклассической парадигмы как альтернативы социологического познания своими корнями уходит в феноменологию Э.Гуссерля и В.Дильтея и представляет собой реакцию социогуманитарного знания на кризис, который переживала культура модерна в начале–середине ХХ века. В своей работе “Кризис европейских наук и трансцендентальная философия” (опубликована в 1954 г.) Э.Гуссерль представляет основную проблему социального познания как заданного парадоксальностью присутствия человека в мире. С одной стороны, это конституирующий мир субъект, а с другой — объект, существующий в мире. Он есть часть мира и одновременно — конструиру-ет мир в своей смыслообразующей деятельности.

В центре внимания новой субъективистской парадигмы уже не объективные процессы возникновения социальной упорядоченности, а порядок, возникающий в сознании субъекта в процес-се интерпретации социального мира. Главными понятиями, которыми оперирует субъективистская социология, становятся понятия “жизненного мира”, “переживания”, “понимания”. Человек не отражает в своем сознании мир, а конструирует его, наделяя тем или иным смыслом в силу принадлежности к определенному культурному, социальному, ценностному контекстуальному пространству [7].

Задачей социолога становится понимание собственно самих этих процессов наделения смыслами социальных явлений. Теоретики субъективистского направления начинают осмысливать предмет социальных наук как особый и несводимый к объек-
там, изучаемым естественными науками. Согласно Дильтею, науки о духе изучают свободную, интенциональную деятельность человека, и данные для таких исследований могут получаться только из саморефлексии, самонаблюдения человека, а также наблюдений за другими и отношениями между ними. Эти науки, по словам Дильтея, первичным своим элементом должны выбирать непосредственное переживание человеком своего бытия в мире. “Феноменам сознания (какими их представляла интроспективно-экспериментальная психология) были противопо-ставлены переживания, требующие особых принципов изучения. Каузальному объяснению противополагалось описание и герменевтический подход” [8].

В русле данной методологической установки лежат работы понимающей социологии М.Вебера, гуманистической социологии Ф.Знанецкого, формальной социологии Г.Зиммеля, феноменологической социологии А.Шюца. Критика позитивизма и классической парадигмы в социологическом познании — основная отправная точка в работах этих социологов. Неклассическая социальная реальность — это прежде всего реальность человеческого сознания, процессов осмысления, кодирования (в социальной теории или в обыденной жизни). “Социолог, подобно поэту, работает не только с реальностью, но и с фактами своего сознания, формами сознания других, пытаясь дополнить анализ некоторой (первичной) фактической реальности реконструкцией вторичной или символической реальности, чтобы понять ситуацию” [9].

82
ния основана на социально-онтологическом приоритете жестких социальных структур перед живой коммуникацией, то Шюц, как и Вебер, за основу своего анализа берет социальное действую-щее лицо, структуру его персонального сознания. Готовые же социальные структуры и институты полагаются вторичными по отношению к нему” [10].

Существенным отличием феноменологической философии от классической есть радикально изменившийся статус знания как такового. В то время, как классическое знание по сути отождествлялось с научным, феноменология стремится не только не противопоставлять свои модели конструктам обыденного сознания, но видит в сближении этих двух типов знания критерий истинности социальной теории, ее жизнеспособности. О различии объектов позитивно и феноменологически ориентированного исследователя Шюц пишет: “Мир природы в том виде, как он исследуется естествоиспытателем, ничего не значит для молекул и атомов. Но сфера наблюдения обществоведа — социальная реальность — имеет специфическое значение и конкретную структуру для людей, живущих, действующих и думающих в ее пределах. Серией конструкций обыденного сознания они заранее выбирают и интерпретируют этот мир, который они воспринимают как реальность в повседневной жизни. Это и есть те идеальные объекты, которые определяют их поведение, мотивируют его”. Такая установка задает направление, в котором должен работать социальный теоретик, продуцируя свои теоретические конструкции: “Идеальные объекты, сконструирован-ные обществоведом для познания этой социальной реальности, должны извлекаться из идеальных объектов, сконструированных обыденным сознанием людей, живущих своей повседневной жизнью в своем повседневном мире. Таким образом, теоретические конструкции общественных наук являются конструкция-ми второй степени, конструкциями конструкций, созданных действующими лицами на социальной сцене”, — продолжает Шюц [11].

Критику установок Просвещения в части тех социальных последствий, которые порождал присущий культуре модерна взгляд на статус и природу научного знания, основательно и бескомпромиссно продолжает философия и социология постмодерна.

Список обвинений, наиболее часто слышимых в адрес классической научной установки (в социологии в частности), начинается с ее администрирующего по отношению к обществу тона, претензии на исключительность владения истиной, а также на ту прислужницкую роль, которую она занимала по отношению к власти. Основной функцией социальных наук считалось откры-тие объективных законов социальной жизни и выработка рекомендаций властям и народу, как строить счастливую жизнь согласно этим законам. У подвижников того времени была замечательная убежденность в своей мессианской роли. “Проект модерна, сформулированный в 18 в. философами Просвещения, состоит ведь в том, чтобы неуклонно развивать объективирую-щие науки, универсальные основы морали и права и автономное искусство с сохранением их своевольной природы, но одновременно и в том, чтобы высвобождать накопившиеся таким образом когнитивные потенциалы из их высших эзотерических форм и использовать их для практики, т. е. для разумной организации жизненных условий”, — говорит Ю.Хабермас [12] .

Наиболее обстоятельно администрирующую функцию гуманитарной науки современности (модерна) критикует З.Бау-
ман [13]. Он полагает, что, несколько упрощая, но при этом рельефно обнажая суть дела, можно сказать, что модерн моделировал мир прежде всего с точки зрения возможного адми-

нистративного вмешательства. “Это был мир, обозреваемый с высоты стола генерального директора” [14].

Во-первых, этот моделируемый мир виделся как целостность, в которой присутствует все необходимое для продолжения существования. Для социологов таким целостным объектом рассмотрения и моделирования было общество. Это общество отождествлялось с государством с его рычагами управления.
Во-вторых, такой мир рассматривался как слаженный, сплоченный механизм. Внутренние противоречия были принципиально устранимы как поломки в механизме. Остановка — за хорошим механиком. В работе такого механизма существовали “норма” и отклонение от “нормы”, “девиации”. Это были не только нежелательные явления с точки зрения общественной морали, но и незаконные явления с точки зрения тех моделей социальных процессов, которые строились. И, в-третьих, этот мир был кумулятивным и целенаправленным. Иначе невозмож-ны были бы никакие проекты. В так устроенном мире логические поступки — единственно возможные, иррациональность — незаконна и является тоже досадным отклонением от нормы [15].

Отталкиваясь от этих высказываний З.Баумана, можно ска-зать, что синергетика предлагает принципиально иной взгляд на мир, хотя и не отказывается от макроракурсов его рассмотрения. Синергетические модели принципиально не механистичны, поскольку обнаруживают и изучают именно процессы внутрен-ней активности, самодвижения и саморазвития системы, не контролируемые “механиком” и часто противостоящие его целевым установкам. Нетелеологичность синергетических систем исключает возможность длительного внешнего насилия над ней.

Вопрос о кумулятивности в такой модели вообще не стоит, так как изменение идет нелинейно, с ответвлениями, тупиковы-ми вариантами, причем выход на эти траектории — дело случая, малой флуктуации в период кризиса. Это отменяет представление о жестком детерминизме и не позволяет строить долгосрочные планы и проекты управления самоорганизующимися со-

Тем самым самоорганизационная модель в силу своих основополагающих моделирующих конструктов не может быть опорой для “законодательного разума” даже в случае ее использования в позитивном ключе. Сама категория закономерного, закона самого по себе в рамках философских экстраполяций синергетики подвергается серьезному переосмыслению. Как отмечает И.Добронравова, самоорганизация не является законосообразным явлением даже в сфере ее физического проявления. “Случайный выбор в точке бифуркации варианта развития системы не определяется действием закона и делает судьбу самоорганизационной системы необратимой. Таким образом, естествознание становится как бы исторической наукой” [16] . Следовательно, даже в случае позитивистской адаптации результатов самоорганизационных наработок к социологическим проблемам, речь не может идти о возвращении к законодатель-ной позиции, оправданной лишь в рамках линейного мышления. Синергетика и в этом случае выступает скорее предостережени-ем, чем подспорьем для того, кто хочет опереться на ее законы в выборе управляющих стратегий.

Заданное позитивистскими и феноменологическими методологическими установками деление всего корпуса социологического знания на два лагеря в результате было трансформирова-но в противостояние, широко обозначаемое как разведенность микро- и макросоциологических подходов. Смысловую сторону несводимости и противоречивости этих двух основных позиций можно определить как противостояние между системным и деятельностным детерминизмом.

Вопрос “система или действие”, “человек или общество” является одним из наиболее дискутируемых среди теоретиков социологии и в настоящее время. Списки сторонников альтернативных подходов отмечены многими известнейшими теоретическими школами и многими не менее известными именами теоретиков. С макростороны чаще всего упоминают структурный функционализм, неоэволюционизм, теорию социальных изменений, теорию социального конфликта, теорию социальных систем, структурализм. На микрополюсе находятся теория социального обмена, символический интеракционизм, теория гуманизма, феноменологическая социология, этнометодология.

Следует отметить, что постмодернистский проект, предпочитающий отказаться от всякого онтологизма, холизма и макровзгляда, не оказался убедительной альтернативой микро-макро- интеграции. “Постмодернистская социальная теория, в сущнос-ти, является достаточно односторонней, поскольку акцентирует внимание лишь на тенденциях фрагментации и дезинтеграции общества, пренебрегая при этом противоположными принципами, которые наблюдаются в обществе” [17].

Возможность построения такой интегративной модели открывается в рамках синергетической парадигмы прежде всего
в силу того, что она не только не исключает из своего рассмотрения кризисные моменты социальной истории, но делает их центральными. Именно в эти моменты отношения между социальной системой и социальным действием принимают наиболее неоднозначные и драматичные формы. То, что мы неоднократно обозначали как принцип индетерминизма, в самоорганизационных социальных моделях может быть представлено как определенного рода конфликт между системным
и деятельностным детерминизмом, возникающим в зоне их конкурентных отношений. Малые флуктуации, каковыми в социальных системах являются индивидуальные интенциональные действия, подавляются системой (в большей или меньшей мере) в периоды стабильности, сохранения гомеостаза, приводя к тому, что в результате “ невидимая рука”, по выраже-нию А.Смита, сводит все к системной организованности, не замышлявшейся никем из социальных акторов. Здесь следует говорить о системном детерминизме, его доминировании над

В российской и украинской социологии и философии науки сейчас появилось немало работ, посвященных проблемам постнеклассической науки и ее связи с синергетической парадигмой. Среди имен тех, кто неоднократно обращался к этим вопросам, следует назвать В.Аршинова, С.Гомаюнова, К.Делокарова, И.Добронравову, И.Ионова, Е.Князеву, С.Курдюмова, А.Кравца, С.Крымского, В.Кизиму, А.Назаретяна,. В.Степина, Ю.Яковца,
и др. [18]. “Теория синергетики, являющаяся, по мнению философов, общенаучным основанием постнеклассической методологии, активно внедряется в историческую науку и интерпретацию исторических явлений. При этом если неклассическая наука разрывает единство и целостность отдельных наук как в области теории, так и применительно к предмету исследования, то постнеклассическая наука имеет тенденцию к восстановле-нию утраченного единства на качественно ином уровне — в форме “единства в многообразии” [19].

Той же теме посвящены работы западных ученых, таких, как, например, К.Майнцер, Э.Ласло, рассматривающих синергетику как основание новой трансцендентальной единой теории (Ласло), новой нелинейной эпистемологии (Майнцер) [20]. И самое главное, что дает синергетика гуманитарным наукам, — это не конкретные, объективные, не зависящие от их носителя модели социальной реальности, а иной способ мылить эту реальность, что позволяет избежать многих ловушек, в которые заманивала ученых обманчивая простота линейных представлений. “Специалисты, работающие в социальных и экономических науках, политике и гуманитарных науках, сознают, что основные проблемы человечества также отличаются глобальностью, слож-

Толчком к написанию этой статьи стала поразившая автора вялость, неуверенность методологических докладов, отражаю-щая то ощущение неопределенности исторической науки, кото-рое присутствует в российском обществоведении. Обнаруженное этой конференцией методологическое бездорожье и порождае-мая им неопределенность спровоцированы, с точки зрения авто-ра, рядом уже многократно артикулированных факторов, самыми важными из которых есть теоретико-методологический кризис в обществоведении и связанная с этим перспектива утраты историческим знанием статуса научного в том плане, что оно не способно порождать макротеоретические конструкции, объясняющие процессы социальных изменений, увязывать в определенных моделирующих схемах прошлое, настоящее и будущее общественных систем. Главную причину такого состояния дел автор усматривает все в той же парадигмальной инерции, связанной с неспособностью историков отойти от канонов классической научной парадигмы. “Главная причина столь незавидной ситуации в обществоведении — господство среди большинства

ученых гуманитариев научной парадигмы, которая формировалась еще в XVIII веке и вплоть до начала XX века считалась классической во всех областях знания. В первой трети ХХ века, благодаря революционным открытиям, прежде всего в физике, эта парадигма подверглась пересмотру: получила свое развитие так называемая неклассическая наука. Сейчас, на пороге третьего тысячелетия, — преимущественно в естествознании — на смену неклассической парадигме пришла постнеклассическая наука
с иным представлением о единой картине мира, о силе и идеалах научного мышления” [22]. Именно в этой парадигме, по мнению Сапронова, историческая наука может найти новый теоретический стержень, и преградой к тому являются не столько объективные, сколько субъективные моменты.

Кризисные состояния, согласно Куну, в самом общем виде можно характеризовать как ситуацию смены основной познавательной парадигмы, чему предшествуют определенные трансформации в проблемном поле науки или вернее — трансформации акцентов в проблемно-предметной области. Моменты, бывшие на периферии этого проблемного поля, начинают выдвигаться на передний план. Факторами, способствующими такому выдвижению, согласно Куну, становятся как объективная познавательная ситуация, требующая разрешения ранее не разреши-мых проблем и тем самым требующая новых методологических подходов, так и появление новой парадигмы, позволяющей, в свою очередь, ввести в проблемное поле той или иной научной области те задачи, которые ранее просто не рассматривались как таковые. “Овладевая парадигмой, общество получает критерии для выбора проблем, которые могут считаться в принципе разрешимыми, пока эта парадигма принимается без доказательств. Другие проблемы отбрасываются как метафизические, как относящиеся к компетенции другой дисциплины или иногда толь-ко потому, что они слишком сомнительны, чтобы тратить на них время” [23].

Парадигма по Куну — это определенный стереотип восприятия и реагирования на стоящие перед наукой проблемы. При
этом, как и в ситуации восприятия любых объектов, то, что исследователь видит, зависит как от того, на что он смотрит, так и от того визуально-концептуального опыта, сквозь призму которого он видит объект. Иными словами, парадигма — это, прежде всего, новый способ упорядочения видимого, позволяющий как образовывать новые концептуальные порядки, так и включать в них явления и предметы, ранее упорядочению не поддававшиеся или не подлежавшие [24].

Активизация интегративного поиска в мировой социоло-
гии последних десятилетий ведется в нескольких направлениях и связана, прежде всего, с именами Дж. Александера (интегра-ция свободы и принуждения в процессе социального действия и социального порядка), Дж.Ритцера (теория интеграции микро- и макроуровней в объективной и субъективной реальности), Ю.Хабермаса (интеграция теории действия и теории систем), Дж.Коулмена (интегративный подход к социальному действию с системным поведением), Э.Гидденса (теория структурации) [25].
К этому списку можно, очевидно, добавить работы П.Бурдье с его идеей “габитуса” и социальных полей, Н.Лумана с его непростыми построениями в области самореферентных систем
и др.

Главную проблему всех усилий социологов, связанных с микро-макроисследованиями, Дж.Ритцер, например, усматривает в том, что можно обозначить как научную историю самого ученого-социолога. Если она начиналась на микрополюсе теоретического континуума, то тяготением к нему неизменно отмечались и интегративные усилия этого автора. То же самое

справедливо и по отношению к макрополюсу [26] . “По-видимому, главная проблема всех усилий социологов, связанных
с микро-макроисследованиями, возникает из-за одного обстоятельства: исходя из наличия микро-макро односторонности, большинство теоретиков, работающих над вопросом соедине-
ния микро- и макро-, идут от микро- или макроуровней по направлению к интеграции. В то же время, идя от одного или другого уровня, теоретик не в состоянии оценить весь микро-макроконтинуум” [27]. Очевидно, теоретические установки, свободные от возможности таких исторически обусловленных “якорей”, могут давать большую надежду на интегративный успех, и это в достаточной степени относится и к тем установкам, которые порождаются синергетикой.

тической и социостатусной структуры наряду с кардинальными трансформациями социальной морали диктуют необходимость критического анализа концепций социологического синтеза, в целом рассматривающих “социальный гомеостазис” и постулирующих медленные, равномерные тренды социальной эволюции” [28]. Таким образом, главной проблемой, с точки зрения Бродского, в попытках применить упомянутые теории к реаль-ной исторической действительности является проблема согласования социального порядка и его бифуркационных сломов
в моменты социальных катаклизмов [29] . Известный социолог В.Ядов, размышляя в эти кризисные для страны времена о предмете и путях социологической теории, писал, что мировая социологическая теория ждет той новой лидирующей парадиг-мы, которая способна интегрировать “макротеоретический и микротеоретический подходы к изучению целостности общественного организма и социальных процессов” [30].

Большие надежды на успешность интегративных усилий дает, как отмечают украинские социологии В.Танчер и В.Королько, привлечение фактора времени: нужно “пытаться рассматривать интеграцию в динамике, а не в статике, в контексте социальных изменений, а не вне исторических структур”, хотя это намного усложняет сам поиск [31] . И такое усложнение не в последнюю очередь связано с тем, что динамические модели не могут обходить моменты системных кризисов.

Суммируя все сказанное, можно выразить надежду, что мно-гие названные трудности могут быть преодолены в рамках ориентированных на микро-макросинтез самоорганизационных концепций социального изменения, поскольку такие теоретические конструкции отличаются принципиальной процессуальностью, динамичностью, повышенным вниманием к точкам качественных системных переломов. Сам корпус используемых синергетических понятий — энтропии, диссипации, аттрактивности, бифуркации — ориентирован на диалектику микро- и макроуровней системной реальности, синтез телеологических и нетелеологических механизмов структурных изменений, а бифуркационные системные сломы не только не игнорируются, а находятся в фокусе предметного пространства синергетики, и именно в них от-

Нужно сказать, что в западной философской и социогуманитарной мысли озабоченность этими проблемами не ослабевала уже начиная с конца XIX века и резко актуализировалась в последние годы. Один из путей выхода из так обозначенного кризиса представлен, например, в тех явлениях философской и политической жизни, которые сейчас обозначаются как “консервативная революция” [32]. Идея синергии, коэволюции в контексте обсуждения проблемы выживания человечества в усло-виях нарастающего антропогенного кризиса привлекает все большее внимание западных ученых. Например, в работах Ж.Сен-Жура оптимальной моделью мирового развития видится модель взаиморазвития, которая наилучшим образом описывается понятием “синергия” и предполагает высокую согласованность, срезонированность действий многих организаций и институтов на пути достижения цели выживания [33]. Поэтому всякого рода социосинергетические разработки, предлагающие механизмы

Для стран посткоммунистического лагеря вопрос перспектив существования человечества как такового получил новую окраску в силу его большей рельефности на фоне тех социально-политических, культурных, психологических потрясений, которые
эти страны переживают. В частности, российская обществоведческая мысль демонстрирует высокую озабоченность этими проблемами и высокую активность в поисках собственных пу-тей ее разрешения. Вот как формулирует ситуацию проблематичности выживания человечества в конце ХХ века А.Назаре-тян: “Накануне ХХI века человечество в целом и западная цивилизация в первую очередь (благодаря ее авангардной роли в научно-техническом прогрессе) оказались в драматической ситуации выбора дальнейших путей и форм овладения окружающим миром. Знание, ставшее в настоящее время главным богатством человека, может превратить его в атомный пепел, а может вывести на межзвездные орбиты. Как никогда остро встал вопрос о соотнесении рационального и чувственного, логическо-го и ценностного. На гребне “третьей технологической волны” оказались проблемы выживания человечества, поскольку груз артефактов цивилизационного развития стал угрожать дальнейшему физическому существованию человечества. В связи с этим возникает необходимость всестороннего анализа места и роли человека в новых условиях, а также современных подходов к пониманию гуманизма” [34]. К этим вопросам неоднократно обращались и другие известные российские ученые, как, например, Н.Васильева, Н.Моисеев, Е.Седов [35]. В контексте наших рассмотрений работы этих ученых интересны тем, что обраще-ние к синергетической парадигме для многих из них является естественным шагом в процессе поиска новых мировоззрен-
ческих оснований разрешения названных кризисных ситуаций.

непредсказуемых результатов такого энтропийного роста и необходимости использования аппарата синергетики для осмысления “возможности демократического самоорганизационного процесса перехода современного человечества от состояния хаотичности и неконтролируемости цивилизационных систем жизнедеятельности к состоянию природно-цивилизационной сбалансированности” [36].

Выход из кризиса, с точки зрения Васильевой, нужно искать
в первую очередь в смене картины мира, на основании которой человек выстраивает свои отношения с природным и социаль-ным окружением. В качестве альтернативы ныне существую-
щим мировоззренческим моделям она предлагает вспомнить “античную мировоззренческую картину, где человек был частью космоса как единого многообразного целого, но в то же время и сам человек являлся микрокосмом” [37]. Философско-мировоззренческие обобщения синергетических построений действительно приближают нас к такому мировидению. Единство мира, его взаимосвязанность — основная характеристика этих двух близких в своей сути взглядов на мир.

Первый постулат модернистского мировоззрения, который в таком случае подвергается сомнению и критике, — это постулат прогрессивности мирового развития, который во многом есть производной линейности мировоззренческих взглядов.

Идея прогресса — центральная идея модернистского мировидения — была одной из самых прекрасных утопий человечества, с которой очень тяжело расставаться. “На протяжении длительного периода интеллектуальной истории многие мыслители — от Томаса Мора до Мао Цзэ-дуна и от Платона до Марк-са — верили, что прогресс можно сохранить на всех уровнях общества для всех членов одновременно и, в конце концов, достичь полного и всеобщего процветания. Они рисовали образцы совершенного общества, создавая социологические утопии. Прогресс означал приближение к совершенству, будь то Новая Гармония, тысячелетнее царство, Город Солнца или коммунизм” [39]. Разные авторы отстаивали разные точки зрения по поводу детерминирующего фактора прогресса (экономического, интеллекту-

то проблема кризиса как бы выводилась из рассмотрения классической социологической теорией. В качестве исключений можно назвать марксистские модели, фокусировавшиеся на кризисах экономического генезиса, работы П.Сорокина, уделявшего проблеме катастроф и революций немало внимания и неоднократно подчеркивавшего неплодотворность линейных подходов к моделированию социотрансформационных процессов [40]. Российские социологи, столкнувшись в начале 1990-х годов с ситуацией кризиса не в теории, а на практике, обнаруживают свою методологическую необеспеченность перед лицом вставших проблем. Юрий Левада, активно работавший в те годы как в теоретичес-ком, так и в эмпирическом исследовательском направлении, писал: “Социология имеет достаточно большой опыт изучения “готовых” сложившихся общественных структур, взаимодействия и баланса их компонентов. Значительно менее изучены неравновесные, несбалансированные взаимосвязи, которые характер-ны для процессов перелома, перехода к новым социальным структурам и типам организаций. В марксистской историогра-фии рассматриваются преимущественно те формы социальных переломов, которые связаны с открытой борьбой классов, явным противоборством общественных сил, партий и т. д. Сегодняшняя ситуация иная...” [41]. 

П.Штомпка называет революции (пиковые моменты социальных кризисов) “наиболее яркими проявлениями социальных изменений” [42] . Подробно рассматривая основные существующие на данный момент теории революций, Штомпка перечисляет те проблемные моменты, с которыми эти теории не справляются, отводя этим вопросам параграф под названием “Чего мы не зна-ем о революциях?” и обозначая эти неясные моменты как “загад-ки революций”. Таких основных загадок он насчитывает пять: 1) факторы, силы или детерминанты революции; 2) причины внезапности, взрывоподобности массового поведения в период революции; 3) вопрос о закономерности или случайности революций в общей картине социальных изменений; 4) несовпаде-ние результатов революций с мечтами их инициаторов, теми мифами, на основе которых происходили революционные события; 5) непредсказуемость революций [43].

О том, что история разворачивается не в соответствии с представлениями “хитроумного разума”, писал Гегель в “Философии истории”. “Во всемирной истории благодаря действиям людей вообще получаются и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся, о которых они непосредственно знают и которых желают; они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется и еще нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не осознавалось и не входило в их намерения” [44]. Классическое высказывание А.Смита о “невидимой руке”, направляющей экономические процессы, — из того же ряда [45]. Указывая на связь целенаправленной человеческой деятельности и реальных исторических событий, Э.Гидденс отмечал: “Человеческая история создается целенаправленной деятельностью, но не является заранее продуманным проектом; она постоянно уклоняется от попыток направить ее в нужное русло” [46]. Очевидно, следует предположить, что и в социальных процессах присутствует сходная с природной способность к самопорождению и самосборке, по словам Пригожина и Стенгерс, что и делает возможным обращение к теории самоорганизации в качестве методологии, позволяющей описывать эти явления.

Многие авторы, занимавшиеся проблемой социальных революций, неизменно указывали на факт их непрогнозируемости. Например, Ришард Капучински, размышляя над иранской революцией, отмечает: “Планировался путч или дворцовый пе-реворот, но не революция. Ее взрыв, момент взрыва застал
врасплох всех, даже тех, кто желал ее. Все были ошеломлены спонтанностью ее неожиданного появления и тем, как она уничтожала все на своем пути” [47]. Коллапс коммунизма, как гово-рит Штомпка, был еще одним подтверждением неадекватности тех моделей, на основании которых выстраивались ожидания и предсказания по отношению к динамике коммунистических режимов. Он был “фантастическим сюрпризом... В современной истории не было большей неожиданности, чем скорость и всеобщность, с которой пали коммунистические режимы в Восточной Европе и самом коммунистическом отечестве”. Отсутствие адекватных моделей процесса, формальных методологий Штомпка отмечает как одну из причин такой непредсказуе-
мости, что активизировало поиски теоретиков в этом направ-лении [48].

Несоответствие реальных событий существующим в настоящее время социологическим и политологическим моделям отмечают многие западные политологи. “Осмысление глубоких изменений, производящих подлинный переворот в привычной картине международных отношений, присуще практически всем крупным работам последних лет. Характерны уже сами назва-ния работ, изданных в разных странах: “Турбулентность в мировой политике”, “Мировая безопасность. Вызовы на рубеже ново-го столетия”, “Мир на переломе”, “Новый мировой пейзаж”. При этом авторы отмечают обвальный характер изменений, кото-
рые наблюдаются в международных процессах. Указывается,
что фактически все известные теоретические направления политической науки оказались дискредитированными, поскольку не сумели предсказать столь быстрого наступления ни одного из крупных событий, символизирующих переход к новой эпохе в политике, например, падение Берлинской стены и воссоединение Германии, окончание холодной войны или распад Советского Союза” [49].

Лавинообразность, неожиданность происходящего — один из основных моментов, на котором останавливаются наблюда-тели и комментаторы революционных событий. Несмотря на
все пристальное внимание западной политологии к Советскому Союзу и всему, что там происходило, никто из советологов не прогнозировал такого быстрого его распада. Убеждение, что советский тоталитаризм прочно связан с массами и не может быть разрушен за счет внутренних сдвигов, было очень распростра-

В этой связи интересен другой феномен, который как неизменно притягивал внимание многих обществоведов, так и с той же неизменностью занимал маргинальное положение в социальных науках. Это феномен толпы. Глубокие и систематиче-ские его исследования предлагали в своих работах социальные психологи Г.Лебон, Г.Тард, З.Фрейд. Но, как отмечает современный исследователь этого феномена, автор фундаментальной историко-теоретической монографии “Век толп” Серж Московичи, в современной историко-гуманитарной литературе существовала тенденция оттеснения этих классических работ в архивные пласты научной классики. О себе самом Московичи пишет, что тоже начал изучение работ названных ученых как
бы с позиции ученого-антиквара, сохраняя почти исключительно исторический ракурс рассмотрения их трудов, но по мере углубления в эти работы он понял, “что шел ложным путем, следуя общепринятому мнению”, поскольку потенциал этих

Европе, а точнее — в Италии и в России. Одни восприняли его как болезненное расстройство человеческого разума, другие — как временное отклонение от обычного хода вещей. При этом спешат добавить, что речь идет о недоразумениях, досадных случайностях, которые долгое время служили и будут служить делу прогресса и свободы народов” [53].

Психология толпы — одно из немногих направлений современной социальной науки, которое активно занимается феноменами вождя, толпы. Но, как отмечает С.Московичи, наблюдается странное отношение к этому научному направлению со стороны других наук. При всем том, что она единственная взялась за описание такого сколь частого, столь и непонятного в наше время явления, как явление вождя, и дала много результатов как по час-ти теоретического понимания, так и по части практических приложений, “даже теперь считают возможным игнорировать ее теоретические построения и вообще без них обходиться. Между тем они должны быть оценены, так как именно они позволили выявить и описать то, что другие науки упустили, — некую реальность, которую они продолжают не замечать, считая ее непостижимой” [54].

Продолжая свои размышления об особенностях проблемной ситуации современности, Андреев указывает на момент, который с его точки зрения является самым нестандартным. Таким моментом он считает феномен повсеместного “возрождения этничности”, кажущийся таким странным в конце ХХ столетия, когда национальная принадлежность трактуется цивилизованным сообществом как факт частной жизни, определяемый личным выбором” [55], и когда процессы набирающей силы глобализа-ции, казалось бы, должны ослабить этноидентификационные тенденции. Эти явления, исходя из того же линейного мышления, можно трактовать как еще одно непонятное свидетельство как бы обратного движения истории как на территории бывшего СССР, так и в других странах (яркий и болезненный пример — Югославия). И это в то время, когда, снова-таки, весь цивилизованный мир как будто идет в обратную сторону — к созданию надэтнических образований, ликвидации границ и введения общей валюты, общего экономического пространства. Это вызы-вает раздражение у социологов и политиков в том случае, ког-
да основу их социодинамических представлений составляет
все та же линейная идея прогресса. В свете таких представле-ний тенденции в сторону интеграции могут рассматриваться как прогрессивные, а противоположные — как регресс, деградация, нарушение законов мирового развития.

та на вопрос, как все же может быть теоретически концептуализировано явление постсоветской этничности, авторы монографии не находят. Главную пользу названной монографии Соколов усматривает разве что в обнаружении недееспособности инструменталистской методологии в данном проблемном направлении и необходимости поиска методологических альтернатив. Одну из таких альтернатив он видит в социологии культуры Ионина, где возникновение таких направлений в идентификационных практиках рассматривается как результат спровоцированного общественным кризисом кризиса идентичности и попыток поиска выхода из него [57]. Последняя точка зрения очень близка той, которая может быть предложена в рам-ках синергетического видения, поскольку в контексте таких рассмотрений усиление как этнических, так и религиозных идентификационных тенденций может рассматриваться как проявление самоорганизационных социоупорядочивающих процессов, увиденных в личностном срезе. Этничность в таком случае нуж-но рассматривать не только как определенный срез в общественном сознании, но прежде всего как основание для возникновения общинноподобных самоорганизационных структур, которые наряду с различными иного рода самоорганизационными структурами (религиозными, клановыми, криминальными, клубными, общественными и т. д.) возникают в моменты социальных кризисов и становятся основанием для индивидуальных идентификационных выборов.

что стихия азартных игр, захлестнувших Францию, таких как лото, национальная лотерея, мода на игру в казино — все это имеет отношение к тому же процессу. Здравый смысл, эмпирическая констатация, газетные статьи — все это приводит к общему мнению, что количество чудес возрастает” [59].

Поскольку случайность как фактор социальных изменений выходит на арену в моменты кризисов, бифуркационных точек, то и тяга к такому контакту закономерно усиливается именно в такие моменты. А это, соответственно, актуализирует научный интерес к проблеме рационального-иррационального, возникающий в моменты социальных трансформаций, что особо характерно для событий последнего десятилетия, происходящих в пост-советских государствах, в частности России и Украине. Например, украинские социологи Е.Головаха и Н.Панина в монографии с красноречивым названием “Социальное безумие” (1994 г.) обращают внимание на активизацию этих явлений в кризисном украинском социуме [60], а российский журнал “Вопросы социологии” (№6, 1996 г.) почти весь посвящен размышлениям ведущих российских социологов на тему рационального и иррационального в человеческом поведении как категориям социологического знания. Известный российский социолог В.Шубкин в этой связи пишет: “Для понимания и объяснения поведения человека в условиях современной жизни возникает необходимость обращения либо к Богу, либо к таким концепциям, кото-рые пытались бы отражать бессознательное, психобиологические импульсы, иррациональное поведение, которое к тому же сплошь и рядом камуфлируется”. Данную ситуацию социолог трактует как потребность в ином ракурсе исследовательских рассмотрений, необходимость не только наблюдать видимую часть явлений, но и заглядывать в их глубину, которая по существу и определя-ет тенденции развития. “Исследователь должен как бы постоян-но видеть эту двойственную природу общественных явлений (одна их часть открыта, другая скрыта), которая угадывается
лишь при определенных усилиях ищущего разума”, — продолжает Шубкин [61]. В этой связи упоминаются работы тех социологов, философов, психологов, которые работали именно в этом ключе, выделяя явную и глубинную часть явлений, — Бэкона, Паретто, Фрейда, Мертона.

Связь самоорганизационных представлений со многими положениями тех концепций, которые работали с понятиями иррационального, бессознательного, архетипического, обнаруживает-ся всеми авторами, достаточно глубоко проникающими в синергетические идеи. Например, в недавно опубликованной монографии В.Васильковой параллелям между синергетикой и юнгианской психологией посвящен целый раздел, С.Крымский неоднократ-но обращался к синергетическим представлениям в попытках обнаружить бессознательные предпосылки наших систем зна-
ний и представлений, лежащих в основе моделей реальности и моделей обращения с реальностью [62]. Можно предположить, что наличие в человеческой психике иррациональной компо-
ненты задает ту существенную нелинейность социальной
среды, на основании которой происходят многие социосамоорганизационные эффекты. Думается, что самоорганизацион-ный анализ социальных трансформаций принципиально невозможен без обращения к глубинно-психологическим основаниям и детерминантам человеческого поведения [63].

Как считает Штомпка, тема отчуждения стала одной из центральных в контексте начатой к концу ХІХ и продолженной
в ХХ веке критике капиталистического индустриального об-щества [64]. Эта тема была подхвачена многими учеными, ее различные трактовки и модели разрешения предлагали в свое время Э.Дюркгейм и Ф.Теннис, Э.Фромм и Г.Маркузе, сторонни-

ки экологического направления и теоретики постмодернизма [65]. Проблема индивидуализма и коллективизма тоже значительно активизировалась в социологических дискуссиях последних лет, особенно в контексте интегративных микро-макропоисков. Например, Дж.Александер, уделяя этой проблеме много внимания в связи с размышлениями о сущности гражданского общества, приходит к парадоксальному выводу: “Гражданское общество парадоксально, это измерение социальной организации, уходящее корнями одновременно в радикальную индивидуализацию и в бескомпромиссный коллективизм” [66].

Цель данного параграфа — представить панораму адаптации идей синергетики к научным концепциям социогуманитарного направления — с самого начала встречает на пути своей реализации ряд препятствий.

А.Назаретян, пытаясь подвести некоторые итоги этим процессам, в 1997 г. писал: “В научной литературе социально-гуманитарного профиля множатся публикации исследований с применением синергетических моделей. Проводятся специальные семинары и симпозиумы, защищаются диссертации, на гуманитарных факультетах вузов предлагаются курсы по синергетике. Категория самоорганизации, устойчивого неравновесия, антиэнтропийного механизма, нелинейности, бифуркации, аттрактора, фрактала, хаоса (как продуктивного фактора) становятся уже почти расхожими, проникая в академические, политические и даже художественные тексты” [68]. Но идеи синергии и самоорганизации, неудержимо продуцируя множество новых концептуализаций, иногда приводят к практически полярным интерпретациям. Претендуя на некоторую интегративную миссию в науке, на принципиально целостный взгляд на мир, синер

Первая состоит в том, что выход на методологию, пользующуюся таким категориальным аппаратом и в самом общем виде именуемую синергетикой, имеет истоки в достаточно автономных и далеких от гуманитарной науки областях знания — нелиней-ной неравновесной термодинамике, эволюционной химии, теории предбиологической эволюции, информационной теории развития, теории катастроф и т. д., связанных с именами И.Пригожина, М.Эйгена, Г.Хакена, Р.Тома, В.Арнольда, А.Руденко С.Шноля, Ю.Романовского, Е.Седова и др. Такое генетическое разнообра-зие исходных концептов, объединенных под общим именем синергетических, — самый серьезный, по нашему мнению, источник различий во взглядах авторов, стремящихся к их социогуманитарным адаптациям.

Это прежде всего работы философско-мировоззренческого плана, использующие идеи синергетики в их самом общем виде, акцентирующие внимание на познавательных возможностях, открываемых синергетикой, оперирующие понятиями “нелинейное мышление”, “новое мировидение”, “новая картина мира” и не прибегающие к специальной интерпретации специфических синергетических понятий. В качестве примера можно привести некоторые работы И.Пригожина, И.Стенгерс, Е.Князевой, С.Курдюмова, работы В.Аршинова, С.Гомаюнова, Я.Свирского, В.Степина и др. В украинской социогуманитарной науке в таком на-правлении идеи синергетики используются и осмысливаются В.Бакировым, И.Добронравовой, С.Крымским, Я.Любивым, В.Лутаем, Н.Ожеваном, Н.Кочубей, М.Поповичем и др.

ределенным, соответствующим конкретной гуманитарной дисциплине (или комплексу близлежащих дисциплин) смыслом и служат основой новых гуманитарных концептуализаций. Таким образом, возникает синергетика политики, синергетика истории, социальная синергетика, экономическая синергетика, культур-синергетика, психо-синергетика и т. д. (Пример — работы российских ученых А.Венгерова, В.Васильковой, Н.Моисеева, С.Курдюмова и Е.Князевой, А.Назаретяна и др. Среди украинских гуманитариев в этом ключе работают И.Ершова-Бабенко, Е.Донченко, Л.Горбунова, О.Куценко, И.Прибыткова, И.Предгорская, Ю.Саенко, Т.Титаренко, И.Черненко, Ю.Яковенко и др.) Работы такого рода используют синергетические представления в определенном смысле в метафорическом плане, предлагая новое осмысление дисциплинарных проблем, качественные интерпретационные модели соответствующих явлений. По словам В.Аршинова и Я.Свирского, в этом случае концептуальный аппарат синергетики “является отправной точкой роста новых образов и представлений в науке” [70].

Очевидно, со всеми этими коллизиями в многомерном пространстве “концепций синергетического типа”, “самоорганизационных моделей” еще предстоит разбираться будущим исследователям, мы же постараемся лишь дать общее представление о векторах социогуманитарного поиска, намечающихся в русле концепции самоорганизации. Поскольку в рамках данной работы решение такой задачи будет носить эскизный характер, сразу оговорим те ограничения, которые позволили сузить круг рассматриваемых работ.

приближающимися по своим предметным параметрам к зада-
чам данной монографии, а именно работами: 1) в области философии, гносеологии и методологии науки; 2) посвященными проблемам нелинейной истории и нелинейного эволюционизма; 3) социологического, социотрансформационного направления; 4) посвященными проблемам культуры и образования; 5) психо-синергетического направления. Поскольку экспансия синергети-ки в сферу политики, экономики, моделирования миграционных процессов тоже представляется значительной, поиски такого характера также будут упомянуты. Более развернутый обзор работ в социосинергетическом направлении можно найти, например, в монографиях В.Шалаева, В.Васильковой [71].

Философские обобщения этих результатов позволяют говорить о появлении философии самоорганизации — направления философии, акцентирующего свое внимание на развитии как саморазвитии и самоорганизации. Многие категории такой философии совпадают с категориями диалектики, но многие моменты отличаются принципиально новой трактовкой. Особенно это касается вариативности путей развития, необратимости, предзаданности. Достаточно основательно вопросы близости и отличия синергетических и диалектических философских воззрений рассмотрены в работах И.Добронравовой, Г.Рузавина [72].

Постоянно пополняется множество работ, посвященных потенциальности синергетики как новой методологии науки. Серьезными размышлениями на эту тему отмечены работы В.Степина, И.Добронравовой, С.Крымского, С.Курдюмова, Е.Князевой, И.Пригожина, И.Стенгерс, К.Делокарова, И.Ионова, Б.Бродского, В.Аршинова, Я.Свирского, К.Майнцера и многих других [75].

Е.Князева, говоря о тех возможностях постнеклассической науки, которые открывает синергетика, позволяя рассматривать такие явления, как нелинейность, стохастичность, неопределенность, отмечает, что именно эти категории стоят в центре нового синергетического движения, и оно “позволяет задать ряд таких вопросов, на которые не может ответить современная нау-ка. Куда течет история? Как должна строиться будущая организация мира? В частности, какие формы приобретет единение различных областей науки и искусства, прежних форм научно-теоретического знания и компьютерной науки? Как избежать неприятных бифуркаций на сложных и запутанных путях творческого мышления? Как быстро выходить на желаемые формы организации научного знания?” [76]. Как видно из этого высказывания, пространство видимых задач достаточно широко и от-

Говоря о том внимании, которое последнее время уделяется проблеме гомеостазиса, Н.Моисеев подчеркивает необходимость обратиться и к компенсирующим моментам развития — катастрофическим, бифуркационным, без которых невозможен рост многообразия организационных форм. Реализация этих тенденций требует большего внимания не только к механизмам отрицательной обратной связи (которые достаточно широко изучались в рамках системных подходов и инициированных кибернетикой методологических направлений), но и механизмам положительной обратной связи, проявляющих свою трансформирующую роль в бифуркационных точках. Для описания таких трансформационных моментов Моисеев предлагает пользоваться понятиями адаптационных и бифуркационных механизмов развития [78]. На этом основании ученый развивает достаточно сложную и всеохватывающую теорию универсального

ются к методологическим наработкам, предлагаемым синергетической парадигмой. Отмечая справедливость высказывания И.Пригожина и И.Стенгерс о том, что “наш период допустимо сравнить с эпохой греческих атомистов или Возрождения, когда зарождался новый взгляд на природу”, социальное знание демонстрирует готовность отказаться в попытках объяснения исторических событий от использования простых схем, которые можно сравнить с простейшими арифметическими операциями, а перейти к более сложным моделям понимания, некоторым аналогам “социальной алгебры”. Основание такой социальной алгебры ряд авторов предлагают искать в нелинейных синергетических идеях, что позволит “во-первых, обеспечить синтез цивилизационного и формационного подходов к общественному развитию; ...во-вторых, представить человека в органическом единстве с природными и социальными условиями бытия; в-тре-тьих, объединить западную и восточную традиции, устранив тем самым присущую каждой из них ограниченность” [85].

Потенциал синергетического подхода обнаруживается историками не только на уровне проблем глобально-цивилизационных, а и на других уровнях, например, в решении проблем особенностей течения местной истории. Этой теме посвящена интересная работа С.Гомаюнова [86]. За основу своих построе-ний он берет сценарий распада самоорганизационных систем, который связан не только с внешним воздействием, но, и даже в значительно большей степени, с особенностями внутреннего устройства. Менее стойкие, поверхностные связи в кризисные периоды разрушаются первыми, обнажая и давая простор бо-
лее сильным и глубинным. Они-то и становятся базисом новой структурной определенности, которая возникает после распада.

Применительно к местной истории автор названной статьи пишет: “Если административная единица формируется услови-ями извне, задаваясь государственной властью, то регион возникает как результат самоорганизации, и значит, граница регио-на — это граница специфической исторической деятельности людей, которые этот регион формируют. Самым важным из сказанного является перенос внимания в вопросе о границе регио-на с территориального на деятельностный и с организацион-

Не имея возможности более подробного обзора, упомянем еще значительные работы по нелинейной истории Г.Малинец-
кого [88], взгляд на особенности постнеклассической исторической науки, ее методологическую связь с феноменологической герменевтикой с одной стороны и синергетическими концептуализациями — с другой, как это видится И.Ионову [89].

сослагательное наклонение и сценарный подход” [90]. Уход от линейного взгляда на историю приводит к тому, что привычное для нас стремление оценивать настоящее через его сравнение с прошлым и судить на этом основании о том, хорошо или плохо это настоящее, становится неправомочным. Так можно действовать лишь исходя из предположения, что одному прошлому соответствует одно настоящее. Если же допускать, что из переломной, бифуркационной точки истории были возможны выходы в разные сценарии настоящего, тогда нужно сравнивать эти альтернативы, а не только то, что было, с тем, что есть сейчас. Как правильно замечает Назаретян: “С этой точки зрения, напри-
мер, бесконечные споры о том, при ком лучше жить, “при коммунистах” или “при демократах”, следует считать малосодержательными. При серьезном обсуждении требуется сравнивать реальное положение дел с гипотетическим ходом событий в случае: если бы на заседании Политбюро в марте 1985 года с преимуществом в один голос победил не М.Горбачев, а П.Рома-нов (типичная историческая случайность!); если бы августовский путч 1991 года был подготовлен профессиональнее; если бы в декабре 1991 года не состоялось совещание в Беловежской Пуще...” [ 91]. 

Принятие таких постнеклассических методологических установок для исторических исследований позволяет по-новому взглянуть не только на социальную историю, но и на историю самой исторической науки, увидеть те акценты в процессах исторического развития, которые расставляют соответственно классическая, неклассическая и постнеклассическая историческая наука.

не существуют, их предпосылки не фиксируются в историческом исследовании”, — говорит ученый [92]. Это отсечение и “незамечание” существовавших альтернатив и делает классические подходы линейными, не знающими ветвления в исторических событиях.

В свою очередь, неклассическая наука сосредоточивается
на процессах, непосредственно предшествующих точке бифуркации и идущих собственно в момент бифуркационных сломов. Здесь уже акцент делается на случае, его влиянии на последующий выбор, влиянии культурных определенностей на факт выбора. Но как в том, так и в другом случае восприятие истории ограничено. “Теория синергетики позволяет преодолеть эту ограниченность, взглянув на историю “сверху”, охватить весь про-цесс в целом,” — продолжает ученый. При этом наиболее работающим понятием становится понятие аттрактора — той конфигурации будущего, на путь к которому выходит социаль-ная система. И историческая наука превращается в спор об аттракторах. В таком свете теория Хантингтона и общеизвест-ные идеи Фукуямы, опубликованные в работе с интригующим названием “Конец истории”, могут рассматриваться как два взгляда на аттрактивный вектор европейской (да и вообще мировой) цивилизации [93].

В рамках социологических теорий, по ее мнению, наблюдается определенный аисторизм, ориентация на прогноз и управление. Иными словами — большая практическая направленность [94]. Думается, основной сдвиг, разводящий эти предметные области, состоит в стремлении теоретической социологии не только указать на смысл социальных процессов, но и понять их механизмы, предложить определенные модели, способные

Василькова, строя свою модель структурообразующих тенденций в социальной динамике, выделяет две фазы — консервативную и динамическую, называя их генеральными “само-организующими тенденциями” [95]. При этом автор проводит аналогию между закрытым и открытым обществом (пользуясь понятиями Бергсона, Поппера), считая их различными состоя-ниями социальной системы. Структурные тенденции в таких об-ществах различны. Полагая, что главным негэнтропийным источником является научно-технический прогресс, автор пи-
шет: “Нелинейный, скачкообразный характер социальной эволюции объясняется тем, что в своем противостоянии возрастающей энтропии социальная система в определенный период делает динамический рывок, связанный с открытием новых способов ресурсной подпитки, что проявляется, как правило, в очередной технологической революции” [96]. Цикличность социальной истории связана с чередованием моментов рождения порядка и сохранения порядка, что предстает как чередование демократии и тоталитаризма, либерализма и консерватив-
ных идеологий, индивидуалистических и коллективистских настроений.

деленной степени хаотичности, наличия некоторой свободы), а следовательно — и к адаптации в изменившихся условиях, а с другой — позволяют сохранить системную целостность (за счет достаточной степени связанности) [97]. Эти результаты дают поч-ву для размышлений о пределах человеческой свободы, о смыс-ле гуманизма, индивидуализма.

Близкие идеи высказывает в своих работах А.Ахиезер, широ-ко использующий понятие “дезорганизации” и связывающий его с синергетическим понятием энтропии. При этом он подчеркивает недопустимость одностороннего понимания энтропии как отрицательной характеристики состояния системы, поскольку энтропийный процесс — сложный путь системного развития, в котором сосредоточена его “диалектическая целостность”. “Дезорганизация должна стать важнейшей категорией общественной науки, недооценка ее значимости может быть условно оправдана лишь в относительно благополучных обществах, т. е. там, где уровень дезорганизации не выходит за рамки допустимого” [98]. Негэнтропийное начало, способное противостоять росту дезорганизации, с точки зрения автора, проявляет себя через конструктивную напряженность в социальных отношениях. Необходимость сдерживать эту напряженность касается лишь некоторого ее уровня, превышающего пороговые значения. Как и многие авторы, использующие понятие энтропии, социального хаоса, дезорганизованности, Ахиезер выходит на размышления о нравственности как негэнтропийной категории [99].

Для В.Визгина идеи синергетики оказываются особым клю-чом к переосмыслению философии и культурологии Мишеля Фуко. В такой трактовке само нелинейное мышление как особый механизм смыслопорождения становится квинтэссенцией новой культурной матрицы, которая, с точки зрения автора, проступает в рассуждениях Фуко. Это мышление представлено в работах Фуко в качестве продуцента особого взгляда на дискурсивные практики, процесс их трансформации. Отмечая, что сам порядок дискурса по Фуко (работа “Воля к истине”) определяется через категории, близкие к категориям, описывающим состояние потенциальной хаотичности (“неудержимое, прерывистое, воинственное, беспорядочное и гибельное, грандиозное, нескончаемое и необузданное бурление”), В.Визгин указывает на возвращение к идее дионисийского начала, коррелирующей с совре-

менными представлениями синергетики. “Продолжая сопоставление “генеалогического проекта” с физикой, нельзя не отметить определенного сходства лежащей в его основе онтологии с идеями, развиваемыми И.Пригожиным и его школой с ее главным тезисом о рождении порядка из хаоса через его “самоорганизацию” [105]. Согласно Фуко, мир дискурсивных практик тоже отмечен постепенным спонтанным возникновением островков регулярности, разрастающихся в определенные дискурсивные устойчивости, что может быть переосмыслено в терминах синергетики как спонтанное, самоорганизационное возникновение порядка из хаоса в дискурсивном пространстве.

А.Чучин-Русов, предлагая собственную модель культурной динамики, считает синергетические механизмы одной из важнейших ее составляющих, усматривая аналогию в процессах первой и второй природы (по высказыванию Гете), что служит для автора указанием на единообразие мировых динамических процессов, а отсюда — и единство мира вообще. “Явление синергизма лежит в основе не только физических (кристаллизация), химических (катализ), медицинских (синергическое действие комбинации различных лекарственных веществ) и других процессов первой природы, но также и культурных процессов, включая социальные, творческие аспекты. Подобно тому, как всякий химический синтез характеризуется неаддитивностью свойств продуктов реакции относительно свойств исходных агентов, т. е. “эффектом сборки”, так и всякий культурный синтез связан с теми же неаддитивностью, эффектом сборки, что лишний раз подтверждает единство структур и законов жизни, науки и искусства, духовной и материальной культуры, первой
и второй природы, столь долго противопоставляемых друг
другу” [106].

Мировоззренческие выводы из синергетических концепций, состоящие в идее целостности мира и коэволюционности развития всех его составляющих — природы, человека, общества — приводят к серьезным переосмыслениям сущности образова-
ния как неотъемлемой составляющей культуры, ее механизма “вокультуривания человека”. В этом направлении появилось много работ как отечественных, так и зарубежных авторов (К.Де-

локарова, Г.Комиссаровой, С.Шевелевой, В.Буданова, Г.Шеффера, З.Грейфа) [107]. Основная их идея состоит в необходимости в качестве основы связи человека с миром рассматривать его целостные психосоматические переживания, не исключающие его телесность, бессознательные психические структуры [108].

Заканчивая обзор работ по культур-синергетике, нельзя не упомянуть такую область как лингвистика, синергетика языка. В очень интересной работе на эту тему В.Аршинова и Я.Свирского самоорганизационные процессы в языковом пространстве выводят авторов на мысль о существовании определенного метаязыкового пространства, в котором мы все пребываем, будучи бессознательно укорененными [109]. Дж.Никольс задается задачей построить динамическую модель языковых процессов
(в самом общем понимании — будь то естественный язык, генетический код или искусственные тексты), полагая при этом необходимым отказ от привычных статистических схем и выби-рая в качестве методологического основания синергетические подходы, используя понятия фазового перехода, бифуркации, аттрактора, энтропии. При этом выход на модели смыслообразования позволяет автору проводить связь с определенными паттернами человеческого поведения [110].

Синергетический методологический опыт прокладывает се-бе дорогу в сферу психологического познания, активно подключаясь к решению проблем механизмов творчества, коммуникации, когнитивных процессов. Концептуальные смещения,
как в западной, так и в отечественной психологии, инициированные самоорганизационными идеями, идут в сторону “нарастания интереса к роли беспорядка, нарушения равновесия, роста напряженности и самоорганизации в открытых развивающихся системах” [111].

В рамках российских разработок “концепции самоорганизации” психологический уклон прослеживается в работах Е.Князевой и С.Курдюмова, В.Крылова, Г.Малинецкого, О.Митиной и В.Петренко, Е.Горячкиной, И.Евина [112].

синергетическим понятием для реализации своей задачи авторы считают понятие аттрактора. “Здесь [в механизмах человече-
ского творчества] представляется важным развернуть представление о выпадении на структуру-аттрактор как процесс, ответственный за самодостраивание структуры в открытой нелинейной среде” [113]. Если происходит выход на структур-аттрактор, то процесс попадания элементов системы в область притяжения
этой структуры так же естественен, как и процесс попадания тел в гравитационное поле, вблизи которого они оказываются. И как только в ходе блуждания между возможными путями эволюции происходит попадание в область притяжения одного из аттракторов, судьба системы оказывается решенной и происходит самодостраивание структуры, что по отношению к творческому процессу можно обозначить как ситуацию, в которой “все само достроится, организуется, проявится, напишется”. Перенося эти закономерности в пространство человеческого сознания и мышления, можно сказать, что “с точки зрения синергетики механизм интуиции можно представить как механизм самодостраива-
ния структуры (визуальных или мыслительных образов, идей, представлений) в поле сознания. Управлять интуицией — значит инициировать самопроизвольное достраивание, переструктурирование сенсуального и интеллектуального опыта” [114]. При этом сам автор возникающего образа или идеи, как свидетельствуют многие из известных поэтов, художников, ученых, часто не чувствует себя субъектом процесса творчества в его кульминационные, “звездные” минуты. Создается впечатление, что сти-хи приходят сами по себе, их кто-то диктует, картины и теоремы рождаются во сне или тоже приходят как бы извне, посланные кем-то невидимым.

Предпосылкой выхода на ситуацию самопроизвольного возникновения целостного образа является умение мысленно блуждать по этому полю “строительных элементов”, смело объединяя их в новые идеи и замыслы. Чаще всего это происходит в состоянии неструктурированного, “отпущенного сознания” — сна, мечтания, свободного воображения, медитации, когда могут возникать неожиданные ассоциации, устанавливаться новые связи между фрагментами когнитивного опыта. Цензура трезвого рас-

Самоорганизационные идеи дают интересный результат в применении к анализу семантических пространств, что предлагают в своих работах О.Митина и В.Петренко [117]. Основная предпосылка этих работ может быть выражена словами авто-
ров так: “Хотя, очевидно, мы все живем в едином физическом пространстве, люди, имеющие различный менталитет, в частности, в сфере политики, живут как бы в различных мирах, с разной аксиоматикой и несовпадающими причинно-следственными законами” [118]. Рассматривая пространство личностных конструктов как определенную реальность, подчиняющуюся законам самоорганизации, авторы моделируют динамику психосемантики политического сознания россиян, причем определенным семантическим конденсатам соответствуют вполне автономные поведенческие установки, поляризующие россий-ское общество и выделяющие в нем как бы точки смысловых предпочтений, определяющие партийную ментальность и принадлежность.

Очень интересным и, возможно, одним из наиболее перспективных в контексте тех антропологических проблем, которые встают перед постнеклассической наукой, видится такое на-правление, как антропологическая синергетика. К этому на-правлению можно отнести работы В.Аршинова, Я.Свирского, Ю.Данилова, В. Тарасенко, А.Панченко, касающиеся возможностей применения идей и образов синергетики к решению за-дач, стоящих перед современной антропологией [120]. Например, В.Тарасенко использует идеи самоорганизации для конструирования одного из возможных описаний сети Интернет как ком-муникативной среды, самоорганизационные процессы в которой приводят к спонтанному упорядочению, структурированию пространственно-временной целостности человеческого обитания [121].

Проблемам территориальной самоорганизации посвяще-
на монография В.Шупера, демонстрирующая удивительную общность самоорганизационных процессов как в физической среде (ячейки Бенара), так и в процессах пространственной организации городов [122]. В этих топоцентрических разработках показано, что процессы территориальной самоорганизации приводят в стадии достаточного развития к распределению населе-ния по территории по линиям, схожим с ячейками Бенара, — так называемым гексагональным решеткам [123]. И не имеет значения тот факт, что процесс расселения — результат сознатель-ной, интенциональной деятельности людей. На макроуровне индивидуальные цели и соображения как бы сглаживаются, выяв-ляя скрытые за этим самоорганизационные структуры, согласованные, кооперативные действия.

В экологических приложениях синергетики часто упомина-
ется модель, именуемая “хищник — жертва” или “лисы — кро-

лики”, которая моделирует процесс роста и падения популяции кроликов и поедающих их лис на некоторой территории. Замечательно, что сами кролики, лисы, кривые роста их популяций рассматриваются как диссипативные структуры, возникающие из процесса распада, превращения (диссипации) энергии травы, воды и солнца, которая сначала превращается в кроликов, за-
тем в лис, затем производит новых кроликов от кроликов и лис от лис (выходя на автокаталитические процессы). “Реакция кролики — трава проходит спонтанно в направлении увеличения популяции кроликов, что является прямым следствием процес-сов термодинамики. Деятельность кроликов по поеданию травы при поверхностном наблюдении может рассматриваться как целенаправленная. В действительности, однако, это не более чем весьма сложно управляемый и косвенный канал, по которому Вселенная в своем естественном развитии сползает вниз по мере рассеивания энергии, это не более чем фрагмент сложного узора, который ткет Вселенная в процессе эволюции и сползания к хаосу,” — пишет Эткинс, красиво иллюстрируя, как может видеться разрешение противоречия между вторым законом термодинамики, обещающим тепловую смерть Вселенной, и очевидной усложняющейся структурированностью окружающего мира [124].

Тот достаточно большой корпус работ социосинергетического направления, который присутствует в постсоветской (доминант-но — российской) обществоведческой литературе, уже позволяет анализировать его как определенное культурное явление. В этом плане интересно коснуться двух наиболее рельефных моментов: особенности собственно синергетического дискурса и тех социокультурных контуров, в рамках которых возникает и приобретает вполне определенные черты эта дискурсивная практика.

Следует отметить, что большинство синергетически ориентированных социогуманитарных текстов оставляют впечатле-
ние скорее желания автора высказать свое предчувствие воз-

Здесь логичен переход к теме социокультурного контекста возникновения синергетических концепций, в данном случае то-го, что сейчас принято называть постмодернистской культур-ной ситуацией. Один из идеологов постмодернизма Ж.Деррида считает, что линейное письмо — совсем недавнее явление, древнейшие формы письма были нелинейными. Мифограмма (как форма древнего письма) была вытеснена линейными текстами в силу их структурной совместимости с экономикой, техникой — то есть в силу все тех же причин макрокультурного порядка. Но
в последнее время, как считает философ, линейность постепенно “ослабляет свой гнет”, поскольку сами культурные реалии, вы-звавшие ее к жизни, как бы отходят на второй план. “Уже более века можно наблюдать некое беспокойство внутри философии, науки, литературы; революции, происходящие в этих сферах, можно интерпретировать как потрясения, постепенно разрушающие линейную модель” [126]. Деррида уверен, что в недалеком будущем нелинейный текст станет значимым явлением в культуре, его отличие от линейного будет принципиальным, так как в нем не будет строгих логических переходов, а суть его будет составлять скорее некоторое блуждание в поле смыслов, иг-
ру с этими смыслами.

ку оказывается принципиально невозможным выстроить содержательную линию так, чтобы она опиралась лишь на предшествующие моменты этого содержания [127]. Но при этом следует обратить внимание еще на одну особенность большинства синергетически ориентированных социологических и гуманитарных работ: они захватывают своей многозначностью, хотя их не назовешь вполне конструктивными и информативными. Ключом к пониманию такого феномена может послужить понятие фас-цинации как в некотором смысле противоположное понятию информации [128]. По отношению к тексту это означает как бы две независимые его характеристики, с которыми резонирует, с одной стороны, наш интеллект и потребность в новой информации, а с другой — наши эмоции и внутренние переживания, в результате чего возникают особые состояния и настроения. Фасцинация — это степень увлекательности текста.

По отношению к научному тексту это способность инициировать внутренний диалог, порождать в личностной среде читающего многоголосье вопросов и ответов, уже не напрямую связанных с самим текстом, а как бы вызванных к жизни его фасцинацией [129]. Именно такие состояния зачастую вызыва-ют тексты, апеллирующие к синергетической методологии и строящие на ее основе свои научно-теоретические представле-ния. И хотя они часто могут оставлять ощущение фрагментарности и незавершенности, что для линейного научного мышле-ния есть признаком недоработанности и несовершенства, в них неизменно присутствует определенная многомерность и потенциальность, которая, скорее всего, есть основным признаком нелинейного текста и предполагает диалогичность отношений пишущего и воспринимающего текст.

Нужно сказать, что ситуация информационного общества предоставляет свои неизвестные ранее возможности для формирования нелинейного текста, связанные с компьютерными технологиями. Опыт возрождения текстовой нелинейности при-сутствует в компьютерных вариантах многомерного текста (гипертекста). Этот текст может разрастаться в разные стороны из своих узловых точек, читать его тоже можно в самых различ-ных направлениях [130].

Другим моментом постмодернистского контекста гуманитарных адаптаций синергетических построений можно считать то, что постсовременность начинает пристально присматриваться к архаике. Признаки ее возвращения обнаруживаются и в мышлении (нелинейность, образность, мифологичность), и в повседневности (практика надомного труда, неразделенность быта и профессиональной деятельности, деятельностная целостность вообще), в иных формах жизнепроявления. Этот неоархаический стиль жизни сказывается, прежде всего, в сглаживании дифференцирующих и усилении интегративных тенденций, о чем свидетельствует нарастающая синкретичность в искусстве, междисциплинарность в науке. На все эти моменты указывает, например, культуролог А.Генис, полагая, что новый, рождающийся сейчас образ Вселенной “напоминает об архаическом синкретиз-
ме, где нет разделения на субъект и объект, дух и тело, материю и сознание” [131] . Генис отмечает сближение архаического и со-временного типов духовности. “Новое сегодня вырастает из старого, причем очень старого. Вселенная опять срастается в мир, напоминающий об архаическом синкретизме” [132]. При этом он ссылается на одного из классиков постмодернизма Жака Бодрийяра, который приходит к выводу, что многие несостоятельности современности в основе своей имеют неуважение к тайне, пришедшее с экспансией рациональности, когда позитивно ориентированная наука разучилась обращаться с тайнами и начала их путать с загадками. Переживание мира как тайны, а не как загадки возрождается снова в эпоху постмодернизма. Хаос, вер-нувшись в науку, философию через синергетические модели и порождаемые ими картины мира, заставляет допустить иррациональность как равный с рациональностью продуциент реальности. Неопределенность, предзаданность, которая является принципиальной для таких моделей, как раз и касается области тайного, потому что его нельзя предсказать, разве что предчувствовать, а это и есть иррациональное, нелинейное, вневременное, далекое от сферы простых и прозрачных классическихы объяснений. “Концепция принципиальной непознаваемости мира вновь обрекает нас на сосуществование с тайной. Ее вторжение не только в физику, математику, но и в политику, социологию, пси-

хологию, искусство вынуждает западную цивилизацию заново осваивать забытое умение жить в таинственном, а не просто загадочном мире”. В этой связи Генис вспоминает К.Юнга, который писал, что в сознании современного человека “возникает новая установка, которая приемлет также иррациональное и непонят-ное только потому, что это происходит” [133].

То, что самоорганизация в своих культурных проявлениях коррелирует с традицией, является неожиданным, но логичным выводом из самоорганизационной теории, хотя справедливости ради следует сказать, что далеко не все работающие в этом ключе авторы склонны принимать эту точку зрения. Но вот, к примеру, Илья Пригожин, задаваясь вопросом, какие же модели социальной упорядоченности можно считать наиболее устойчивыми, приходит к выводу, что таковыми являются “архаические социальные системы, которые изучал Леви-Строс”[134]. Это те аттракторы, на которые выпадает система в случае исключительного преобладания в ее механизмах регуляции самоорганизационных составляющих. Можно предположить, что синергетическое мировидение несет в себе предпосылки нового культурного пространства, предполагающего особое миропереживание, которое можно было бы назвать неотрадиционным, но не исключающим исторический опыт обретения челове-
ком своей индивидуальности. Только теперь этот опыт должен обернуться не индивидуализмом, атомизацией, а чувством ответственности и пониманием необходимости синергичного взаимодействия.

Описываемые синергетикой скачкообразность развития, цикличность, выход на некоторые предельные состояния, в которых количественный рост параметров порядка и энтропий-

Отказ от линейности в пользу нелинейности, от асимметричности в пользу симметричности, от расчлененности и дифференцированности в пользу целостности и взаимосвязанности, от функциональной определенности в пользу функциональной гибкости в общей картине видения явлений и процессов в различных системах, которые предлагает синергетика, приводит к близким российскому сознанию эпистемологическим установкам, в осо-

бенности в гуманитарной науке. Отстаивая синергетические подходы в познавательных процессах (в частности, в области социологического знания), В.И.Шамшурин противопоставляет такие подходы тем, которые он называет тоталитарными, связывая эту традицию с именем Платона. “Истина, согласно такой традиции, идет только сверху и в одну сторону (от Бога, правителя, философа-исследователя, идеи-утопии, как своего рода творца и т. д.). Либеральная же, идущая от христианства, традиция, согласно которой познание — взаимонаправленный порыв совместных усилий, доброжелательное единомыслие познаваемого и познающего, творящего и творимого” [136]. Эту вторую традицию ав-тор связывает с именем Григория Нисского и его учения о синергии, что означает в христианстве, как мы уже сказали, соединение двух взаимосвязанных порывов — благодати и сво-
бодной человеческой воли. Для И.Пригожина синергетически ориентированная наука представляется подобной тому, что понималось под наукой в восточной традиции. “В Китае была развита впечатляющая наука, никогда, однако, не касавшаяся вопроса о том, как падает камень. Идея законов природы в том юридическом правовом смысле, в каком мы их понимаем, бы-
ла чужда китайской науке. Для китайца Вселенная представляла собой когерентное образование, где все события взаимосвязаны”[137]. Эти восточные представления во многом созвучны аутентичному восточно-христианскому мировидению.

И еще один момент. Российская и украинская ментальность не могла не отрезонировать с присущим синергетике вниманием к случайности, приданием случаю зачастую судьбоносного значения. Задаваемая православием мистичность, доверие не-
ким мистическим силам, владеющим случайностью, глубоко укоренена в славянской культуре вплоть до повседневной пове-

1. Бевзенко Л. Самоорганизационная парадигма и проблемное по-ле социологии // Социология: теория, методы, маркетинг. — 2001. — №  1. — С.113–126; Бевзенко Л. Самоорганизационная парадигма в социологии. Материали круглого стола “Общество и социология на по-роге третьего тысячелетия” (март 1999 г., Киев) // Социология: теория, методы, маркетинг. — 1999. — №  3. — С.29–30; Бевзенко Л. Моделирование социальное // Социологический справочник.— К., 1990. — С.47–49; Бевзенко Л. Перспективные направления моделирования динамики структуры малых групп // Опыт моделирования социальных процессов. — К., 1989. — С.130–142; Бевзенко Л. Атрактор соціальний // Соціологія: короткий енциклопедичний словник. — К., 1998. — С.39; Бевзенко Л. Соціальна самоорганізація // Соціологія: короткий енциклопедичний словник. — К., 1998. — С.486–488; Бевзенко Л. Концепція самоорганізації як методологія соціального пізнання // Соціологічна наука і освіта в Україні. Зб. наук. пр. — Вип.1. Концептуальні засади становлення та розвитку соціологічної науки і освіти в Україні. — К., 2000. — С.65–69; Bevzen-ko L. Self-Organization Paradigm in Sociology // Ukraini-an Sociological Review 1998–1999. — Kyiv, 2000. — P.155–157; Бевзен-ко Л. “Концепція самоорганізації” і соціологічна теорія. Соціокультур-ний аспект // Проблеми розвитку соціологічної теорії. Матеріали Першої всеукраїнської соціологічної конференції (грудень 2000 р., Київ). — К., 2001. — С.71–76.

2. Международная конференция “Философия естествознания ХХ века: итоги и перспективы” // Вопросы философии. — 1997. — № 10. — С.156.

4. Давыдов Ю.Н. История и рациональность. Социология М.Вебе-ра и веберовский ренессанс. — М., 1991. — С.28–62.

5. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. — М., 1990. — С.391–532..

6. Тернер Дж. Прошлое, настоящее и будущее теории в американской социологии // Социологическая теория сегодня. — К., 1994. — С.108.

7. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. — М., 1995.

8. Ярошевский М.Г. Дильтеева дихотомия и проблема пережива-
ния // Вопросы философии. — 1998. — № 1. — С.71.

9. Степаненко В. До проблеми посткласичної концептуалізації соціальних змін // Соціологія: теорія, методи, маркетинг. — 1998. — № 4–5. — С.80.

10. Смирнова Н. Классическая парадигма социального знания и
опыт феноменологической альтернативы // Общественные науки и со-временность. — 1995. — № 1. — С.130.

11. Шюц А. Формирование понятия и теории в общественных нау-ках // Американская социологическая мысль. — М., 1994. — С.491.

12. Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект // Вопросы философии. — 1992. — № 4. — С.45.

13. Бауман З. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии. — 1993. — № 3. — С.46–62; Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. — 1994. — № 4. — С.69–80.

14. Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический жур-
нал. — 1994. — № 4. — С.70.

16. Добронравова И.С. Нелинейное мышление в постнеклассиче-ской науке // Totallogy. Постнекласичні дослідження. — К., 1995. — С.187–188.

17. Королько В., Танчер В. Новые повороты в социологической теории: неофункционализм, теория конфликта, неомарксизм, постмодернизм // Социологическая теория сегодня. — К., 1994. — С.138.

18. Аршинов В.И. Синергетика как феномен постнеклассической науки. — М., 1999; Гомаюнов С.А. Композиционный метод в историческом познании. — М., 1994; Гомаюнов С.А. От истории синергетики к синергетике истории // Общественные науки и современность. — 1994. —

19. Кравец А.С. Постнеклассическое единство физики // Проблемы методологии постнеклассической науки. — М., 1992. — С.140.

20. Майнцер К. Сложность и самоорганизация. Возникновение новой науки и культуры на рубеже века // Вопросы философии. — 1997. — № 3. — С.48–61; Ласло Э. Век бифуркации. Постижение изменяющегося мира // Путь. — 1995. — № 7. — С.3–129; Ласло Э. Основания трансдисциплинарной единой теории // Вопросы философии. — 1997. — № 3. — С.80–84; Self-organization. Portrait of a Scientific Revolution / Ed. by W.Krohn, G.Kupper and H.Novotny. — Dordrecht etc.,1990.

 21. Майнцер К. Сложность и самоорганизация. Возникновение но-вой науки и культуры на рубеже века // Вопросы философии. — 1997. — № 3. — С.48.

 22. Сапронов М.В. Концепция самоорганизации в обществознании: мода или насущная необходимость? (Размышление о будущем исто-рической науки) // Общественные науки и современность. — 2001. — № 1. — С.150.

 23. Кун Т. Структура научных революций. — М., 1977. — С.61.

 25. Королько В., Танчер В. Основные направления современного социологического теоретизирования // Социология: теория, методы, маркетинг. — 1999. — № 1. — С.157.

 26. Ритцер Дж. Микро-макросинтез в социологической теории: применение метатеоретического инструментария // Социологическая тео-рия сегодня. — К., 1994. — С.75.

 28. Бродский Б.Е. Эпистемический выбор и социальная структура // Общественные науки и современность. — 1997. — № 6. — С.98.

 30. Ядов В.А. Размышления о предмете социологии // Социологические исследования. — 1990. — № 2. — С.15.

 31. Королько В., Танчер В. Основные направления современного социологического теоретизирования // Социология: теория, методы, маркетинг. — 1999. — № 1. — С.159.

 32. Розмозер Г., Френкин А. Консервативная революция // Полис. — 1992. — № 1–2. — С.204; Осипова Е., Соколова Р. Кризис цивилизации и неоконсерватизм // Общественные науки и современность. — 1993. — № 3. — С.94–106.

 34. Назаретян А. В многомерном мире раскрывается ограниченность гуманизма // Общественные науки и современность. — 1991. — № 6. — С.8.

 35. Васильева Н. Пути и формы достижения ноосферной цивилизованности // Общественные науки и современность. — 1996. — № 1; Лейбин В. Экология духа — от самоуничтожения к самоспасению // Общественные науки и современность. — 1992. — № 5; Лесков Л. Возможна ли эволюция Homo sapiens? // Общественные науки и современность. — 1994. — № 6; Моисеев Н. Рациональный гуманизм // Общественные науки и современность. — 1992. — № 3; Назаретян А. В многомерном мире раскрывается ограниченность гуманизма // Общественные науки и современность. — 1991. — № 6; Назаретян А. Беспределен ли человек? // Общественные науки и современность. — 1992. — № 5; Новик И. Гуманизм — демократия — глобализм // Общественные науки и современность. — 1992. — № 5; Седов Е. Прагматический гуманизм и искусственный интеллект // Общественные науки и современность. — 1992. — № 4.

36. Васильева Н. Пути и формы достижения ноосферной цивилизованности // Общественные науки и современность. — 1996. — № 1. — С.127–128.

38. Штомпка П. Социология социальных изменений. — М.,1996. — С.15.

40. Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество. — М., 1992. — С.427–488; 266–294; Сорокин П. Человек и общество в условиях бедствия. Фрагменты книги // Вопросы социологии. — 1993. — № 3. — С.59–63.

41. Левада Ю. Динамика социального перелома — возможности анализа // Статьи по социологии. — М., 1993. — С.159.

42. Штомпка П. Социология социальных изменений. — С.367.

44. Гегель Г.В.Ф. Философия истории. Соч. : В 9 т. — Т.VIII. — М., 1935. — С.27.

45. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. — М., 1962. — С.332.

46. Giddens A. 1984. The Constitution of Society. — Cambridge: Poli-ty Press. — Р.27.

47. Kapuscinski R. “Revolution” // The New Yorker, 1985. — 11 March. — P.86.

48. Штомпка П. Социология социальных изменений. — С.388.

49. Цыганков П. Мировая политика: содержание, динамика, основные тенденции // Общественные науки и современность. — 1995. — № 5. — С.138.

50. Бутенко А. Особенности крушения тоталитаризма коммунистических цветов // Общественные науки и современность. — 1995. — № 5. — С.169.

51. Цыганков П. Мировая политика: содержание, динамика, основные тенденции // Общественные науки и современность. — 1995. — № 5. — С.140.

52. Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. — М., 1996. — С.26.

55. Андреев А. Этническая революция и реконструкция постсоветского пространства // Общественные науки и современность. — 1996. — № 1. — С.107.

57. Соколов М.М. К теории постсоветской этничности // Журнал социологии и социальной антропологии. — 1999. — № 3. — С.158–164.

58. Маффесоли М. Околдованность мира или божественное социальное // Социологос. — М., 1991. — С.274

60. Головаха Е.И., Панина Н.В. Социальное безумие. История, теория и современная практика. — К., 1994.

61. Шубкин В.Н. Старые и новые проблемы российской социологии // Вопросы социологии. — 1996. — № 6. — С.118.

62. Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. (Синергетика и теория социальной самоорганизации). — СПб., 1999. — С.346–457; Крымский С.Б. Культурные архетипы, или Знание до познания // Природа. — 1991. — № 11.

63. Бевзенко Л.Д. Глубинно-психологический фактор как основа самоорганизационного анализа динамики социальных систем // Философская и социологическая мысль. — 1996. — № 5–6. — С.36–75; Бевзенко Л. Архетипи і соціальна самоорганізація // Генеза. — 1995. — № 1(3). — С.52–58.

64. Штомпка П. Социология социальных изменений. — С.110.

65. Фромм Э. Бегство от свободы. — М., 1989; Фромм Э. Человек для себя. — Минск, 1992; Фромм Э. Психоанализ и этика. — М., 1993; Маркузе Г. Одномерный человек // Американская социологическая мысль. — М., 1994. — С.121–146. Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. — 1994. — № 4. — С.69–81; Lyotard J.–F. The Post–Modern Condition. — Minneapolis: University of Minnesota Press, 1988.

66. Александер Дж. Парадоксы гражданского общества // Социология: теория, методы, маркетинг. — 1999. — № 1. — С.36.

67. Климонтович Н.Ю. Без формул о синергетике. — Минск, 1986. — С.27–28.

68. Назаретян А.П. Синергетика в гуманитарном знании: предварительные итоги // Общественные науки и современность. — 1997. — № 3. — С.91.

69. Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика — ключ к теоретической истории? // Общественные науки и современность. — 1996. — № 4. — С.98–99.

70. Аршинов В., Свирский Я. Философия самоорганизации. Новые горизонты // Общественные науки и современность. — 1993. — № 3.

71. Шалаев В.П. Социосинергетика: истоки, теория и практика в со- временном мире. — Йошкар-Ола, 1999; Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. (Синергетика и теория социальной самоорганизации). — СПб., 1999.

72. Добронравова И.С. Становление нелинейного мышления. — К., 1990; Рузавин Г.И. Синергетика и принцип самодвижения материи // Вопросы философии. — 1984. — № 8; Рузавин Г.И. Синергетика и диалектическая концепция развития // Философия науки. — 1989. — № 5.

73. Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы филосо-фии. — 1991. — № 6. — С.46–52; Пригожин И. Природа, наука и но-вая рациональность // Знание: философия и жизнь. — 1991. — № 7. – С.32–35; Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика как новое мировидение: диалог с И.Пригожиным // Вопросы философии. — 1992. — № 12. — С.3–20; Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Антропный принцип в синергетике // Вопросы философии. — № 3. — 1997. — С.62–79; Кня-зева Е.Н. Случайность, которая творит мир // Знание: философия и
жизнь. — 1991. — № 7. — С.3–31.

74. Добронравова И.С. Нелинейное мышление // Totallogy. Постнекласичні дослідження. — К., 1995. — С.190; Князева Е., Курдю-мов С. Синергетика: начала нелинейного мышления // Общественные науки и современность. — 1993. — № 2. — С.39–49.

75. Аршинов В.И., Панченко А.И. Человеческое измерение постнеклассической науки (научно-аналитический обзор) // Реферативный журнал. Общественные науки за рубежом. Сер. “Философия”. — 1991. — № 5; Бродский Б.Е. Эпистемический выбор и социальная структура // Общественные науки и современность. — 1997. — № 6. — С.97–107; Делокаров К.Х. Рационализм и социосинергетика // Общественные нау-ки и современность. — 1997. — № 1. — С.117–127; Добронравова И.С. Становление нелинейного мышления. – К., 1990; Добронравова И.С. Нелинейное мышление // Totallogy. Постнекласичні дослідження. – К., 1995. — С.184–198; Ионов И.Н. Теория цивилизаций и эволюция науч-ного знания // Общественные науки и современность. — 1997. — № 6. — С.118–135; Князева Е.Н. Одиссея научного разума. Синергетическое видение научного прогресса. — М., 1995; Кравец А.С. Постнеклассическое единство физики // Проблемы методологии постнеклассической науки. — М., 1992; Крымский С.Б. Философия как путь человечности и надеж-ды. — К., 1999; Майнцер К. Сложность и самоорганизация. Возникновение новой науки и культуры на рубеже века // Вопросы философии. — 1997. — № 3. — С.48–61; Степин В.С. Становление норм и идеалов постнеклассической науки // Проблемы методологии постнеклассической

76. Князева Е.Н. Одиссея научного разума. Синергетическое видение научного прогресса. — С.81–82.

77. Моисеев Н.Н. Алгоритмы развития. — М., 1987. — С.19.

79. Моисеев Н. Нравственность и феномен эволюции. Экологиче-ский императив и этика ХХI века // Общественные науки и современность. — 1994. — № 6. — С.131–138; Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизм. (Позиция и следствие) // Вопросы философии. — 1991. — № 3. — С.3–28; Моисеев Н.Н. Человек во Вселенной и на Земле // Вопросы философии. — 1990. — № 6. — С.32–45.

80. Jantsch E. The Self-Organizing Universe. Scientific and Human Implications of the Emerging Paradigm of Evolution. — New York, 1980. (Русский вариант — выдержки: Янч Е. Самоорганизующаяся Вселен-ная // Общественные науки и современность. — 1999. — № 1.

81. Wallerstein I. Historical Systems as Complex Systems // European Journal of Operational Research 30 (1987), Amsterdam; Валлерстайн И. Анализ мировых систем: системное видение мирового сообщества // Социология на пороге ХХI века: новые направления исследования. — М., 1998.

82. Назаретян А.П. Синергетика, когнитивная психология и гипо-теза техногуманитарного баланса // Общественные науки и современность. — 1999. — № 4. — С.135–145; Назаретян А. Технология и психо-логия: к концепции эволюционных кризисов // Общественные науки и современность. — 1993. — № 3. — С.82–93; Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры (синергетика исторического процесса). — М., 1990; Назаретян А.П. Векторы исторической эволюции. // Общественные науки и современность. — 1999. — № 2. — С.112–126.

83. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. — 1994. — № 1.

84. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и что оно может означать для России // Общественные науки и современность. — 1995. — № 3. — С.133–136; Ковалев А. Еще раз о формационном и цивилизационном подходах // Общественные науки и современность. — 1996. — № 1. — С.97–104.

85. Ковалев А. Еще раз о формационном и цивилизационном под-ходах // Общественные науки и современность. — 1996. — № 1. — С.98.

86. Гомаюнов С. Местная история в контексте россиеведения // Общественные науки и современность. — 1996. — № 1. — С.55–63.

88. Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика — ключ к теоретической истории? // Общественные науки и современность. — 1996. — №  4. — С.98–112; Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика и “историческая механика” // Общественные науки и современность. — 1997. — № 2. — С.99–111.

89. Ионов И.Н. Теория цивилизаций и эволюция научного знания // Общественные науки и современность. — 1997. — № 6.

90. Гомаюнов С. От истории синергетики к синергетике истории // Общественные науки и современность. — 1994. — № 2; Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика — ключ к теоретической истории? // Общественные науки и современность. — 1996. — № 4; Назаретян А.П. Синергетика в гуманитарном знании: предварительные итоги // Общественные науки и современность. — 1997. — № 2. — С.93.

91. Назаретян А.П. Синергетика в гуманитарном знании: предварительные итоги // Общественные науки и современность. — 1997. — № 2. — С.93.

92. Ионов И.Н. Теория цивилизаций и эволюция научного знания // Общественные науки и современность. — 1997. — № 6. — С.132.

93. Назаретян А.П. “Столкновение цивилизаций” и “Конец исто-рии” // Общественные науки и современность. — 1994.— № 6. — С.140–146.

94. Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. (Синергетика и теория социальной самоорганизации). — С.193–195.

97. Седов Е. Информационно-энтропийные свойства социальных систем // Общественные науки и современность. — 1993. — № 5. — С.92–101.

98. Ахиезер С.А. Дезорганизация как категория общественной нау-ки // Общественные науки и современность. — 1995. — № 6. — С.43.

99. Ахиезер С.А. Нравственность в России и противостояние катастрофам // Общественные науки и современность. — 1997. — № 6. — С.26–37.

100. Глазьев С.Ю. Закономерности социальной эволюции: вопросы методологии // Социс. — 1996. — № 6. — С.52.

101. Ахиезер А., Гольц Г. Критические пороги социальных систем // Общественные науки и современность. — 1992. — № 1. — С.45–56; Волновые процессы в общественном развитии / Под ред. В.В.Василько-

вой, И.П.Яковлева, И.Н.Барыгина и др. — Новосибирск, 1992; Глазь-
ев С.Ю. Закономерности социальной эволюции: вопросы методоло-
гии // Социс. — 1996. — №  6. — С.50–62; Давыдов А.А. Цикличность культуры и метод социологии // Циклические процессы в природе и обществе. Материалы международной научной конференции. Вып.1. — Ставрополь, 1994; Яковец Ю.В. Циклы. Кризисы. Прогнозы. — М., 1999; Яковец Ю.В. Предвидение будущего: парадигма цикличности. — М., 1984.

102. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика: начала нелинейного мышления // Общественные науки и современность. — 1993. — № 2.— С.39.

103. Моисеев Н.Н. Пути к созиданию. — М., 1992. — С.106.

104. Лотман Ю. Культура и взрыв. — М., 1992. — С.28–29.

105. Визгин В.П. Онтологические предпосылки “генеалогической” истории Мишеля Фуко // Вопросы философии. — № 1. — 1998. — С.172.

106. Чучин-Руссов А. Природа культуры // Общественные науки и современность. — 1995. — № 6. — С.138.

107. Буданов В.Г. Эпоха бифуркаций и синергетика образования // Московский синергетический форум: тезисы. — М., 1996; Делока-
ров К.Х., Комиссарова Г.А. Философия образования в период социаль-ных трансформаций. — М., 1998; Грейф З. Обучение самоорганизации: развивающий подход // Иностранная психология. Том 2. — № 1. — 1994; Шевелева С.С. К становлению синергетической модели образования // Общественные науки и современность. — 1997. — № 1. — С.125–133; Шевелева С.С. Открытая модель образования — синергетический подход. — М., 1997; Шеффер Г. “Зигзаг” как метод обучения, или: может ли из сумбура возникнуть порядок? // Вести Московского университе-та. — Сер.16. Биология. — 1994. — № 2.

108. Шевелева С.С. К становлению синергетической модели образования // Общественные науки и современность. — 1997. — № 1. — С.131.

109. Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в язы-ке // Самоорганизация и наука: Опыт философского осмысления. — М., 1997. — С.33.

110. Николис Дж. Хаотическая динамика лингвистических процес-сов и образование паттернов в поведении человека. Новая парадигма селективной передачи информации // Вопросы философии. — 1997. — № 3. — С.85–89.

111. Mahoney M. Participatory Еpistemology and Psychology of Science. Cambridge University Press, 1989. — P.142.

112. Горячкина Е.А. Синергетика и творческая синергия как моделирование космических прообразов // Общественные науки и современность. — 1997. — № 1; Евин И.А. Синергетика искусства. — М., 1996; Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Интуиция как самодостраивание // Вопросы философии. — 1994. — № 2. — С.110–122; Крылов В.Ю. Психосинергетика как возможная новая парадигма психологической науки // Психо-логический журнал. — 1998. — № 3. — С.56–62; Крылов В.Ю., Курдю-мов С.П., Малинецкий Г.Г. Психология и синергетика. Препринт № 41 Института прикладной математики им. М.В.Келдыша. — М., 1990; Митина О.В., Петренко В.Ф. Динамика политического сознания как процесс самоорганизации // Общественные науки и современность. — 1995. — № 5. — С.103–115; Митина О.В., Петренко В.Ф. Семантическое пространство политических партий // Психологический жур-
нал. — 1991. — № 6.

113. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Интуиция как самодостраивание // Вопросы философии. — 1994. — № 2. — С.111.

116. Ярошевский М.Г. Переживание и драма развития личности (по-следнее слово Выготского) // Вопросы философии. — 1993. — № 3. — С.37.

117. Митина О.В., Петренко В.Ф. Динамика политического сознания как процесс самоорганизации // Общественные науки и современ-ность. — 1995. — № 5. — С.103–115; Минина О.В., Петренко В.Ф. Психосемантический анализ динамики качества жизни россиян. (Период с 1917 по 1995 гг.) // Психологический журнал. Т.16. — 1995. — № 6; Митина О.В., Петренко В.Ф. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. На материале политического менталитета. — М., 1997.

118. Митина О.В., Петренко В.Ф. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. На материале политического мента-литета. — С.41.

119. Минина О.В., Петренко В.Ф. Психосемантический анализ динамики качества жизни россиян. (Период с 1917 по 1995 гг.) // Психосемантический анализ динамики общественного сознания. — С.174.

120. Аршинов В., Данилов Ю., Тарасенко В. Методология сетевого мышления: феномен самоорганизации // Онтология и эпистемология синергетики. — М., 1997; Аршинов В.И., Панченко А.И. Человеческое измерение постнеклассической науки. (Научно-аналитический обзор) // Реферативный журнал. Общественные науки за рубежом. Сер. “Фило-

софия”. — М., 1991. — № 5; Аршинов В.И., Свирский Я.И. От смыслопрочтения к смыслопорождению // Вопросы философии. — 1992. — № 2. — С.145–154.

121. Тарасенко В.В. Антропология Интернет: самоорганизация “человека кликающего” // Общественные науки и современность. — 2000. — № 5. — С.111–120.

122. Шупер В.А. Самоорганизация городского населения. — М., 1995.

123. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Антропный принцип в синергети-ке // Вопросы философии. — 1997. — № 3. — С.77; Шупер В.А. Самоорганизация городского населения. — С.57.

124. Эткинс П. Порядок и беспорядок в природе. — М., 1987. — С.187.

125. Гомаюнов С. От истории синергетики к синергетике истории // Общественные науки и современность. — 1994. — № 2. — С.99.

127. Субботин М.М. Теория и практика нелинейного письма (взгляд сквозь призму “грамматологии” Деррида) // Вопросы философии. —
1993. — № 3. — С.41.

128. Мусхелишвили Н., Сергеев В., Шрейдер Ю. Дискурс отчаяния и надежды: Внутренняя речь и депрагматизация коммуникации // Вопро-сы философии. — 1997. — № 10. — С.45–57.

130. Bukatman S. Virtual Textuality // Artforum. — 1994. — № 1; Nelson T. Computer lib // Drim Machins, 1974.

131. Генис А. Вавилонская башня. — М.,1997. — С.155–156.

136. Шамшурин В.И. Гуманитарная социология: новые ориентиры и старые проблемы // Социс. — 1992. — №  2. — С.68.

137. Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы филосо-фии. — 1991. — №  6. — С.52.